Романтическая концепция человека исходит из представления о его единственности, вырванности из всех земных связей.
Исконное одиночество лирического "я" выступает одновременно и как награда за исключительность, за "непошлость", и
как проклятие, обрекающее его на непонимание. Поэтому сюжетное напряжение заключается в противоречии между попытками
прорваться к другому "я", стремлением к любви, дружбе и невозможностью подобного контакта, поскольку он означал бы
утрату для героя своей исключительности.
Идеал единения возможен лишь в абстракции, и поэтому реальная любовь часто всего лишь замена иного, невозможного
чувства. Тема эта, получив широкое распространение в русской романтической поэзии, особенно значительной была для М. Ю.
Лермонтова.
Стихотворение о любви начинается с отрицания, закрепленного повторением "не". Однако чувство здесь не отбрасывается,
а, напротив, утверждается в усиленной форме: "так пылко я тебя люблю". Отрицание переносится на лирическое "ты", и
это сразу создает неожиданную двойственность текста: "ты" сохраняется как объект стихотворения и отвергается как
объект влечения. Герой любит нечто иное, но оно заключено "в тебе". Это "нечто" характеризуется местоимением первого
лица, то есть фактически чувства "я" обращены на самого себя, но в другом более раннем временном состоянии, что
подчеркнуто не только лексически, но и грамматически, на фоне глаголов настоящего времени в строфе ("прошлое
страданье", "погибшая молодость"). В этом прошлом активизируются признаки несуществования (уже погибшее) и,
возможно, определенных положительных качеств (например, душевной цельности, свежести чувств и др.), ныне
утраченных.
Вторая строфа, на первый взгляд не содержащая существенных отличий от первой, на самом деле изменяет
ее семантику. С одной стороны, хотя сохраняется указание на мнимость связи с "ты", упоминание о "я"
прежнем исчезает, как и "погибшая молодость". А с другой, глагольное отношение между героями,
выраженное в начале текста предельно лаконично, здесь разрастается в целую систему действий:
"смотрю", "вникая", "занят разговором", "говорю". То, что глаголы смотрения приравниваются к
глаголам говорения, раскрывает, что в центре - именно проблема коммуникации. Называя же этот разговор
"таинственным", Лермонтов подчеркивает ее особый, внесловесный характер. Это "разговор сердцем".
Создается двойная схема : внешняя связь ("смотрю"), объектом которой является "ты" и внутренняя
("таинственный разговор", "разговор сердца"), объ!
ектом которой "ты" быть не может.
Первый же стих третьей строфы вновь дает еще один сематический слом. Вместо модификации "я" первой
строфы здесь модификация "ты", поскольку "ты" - это, конечно, тоже "подруга", а в дальнейшем
устанавливается и подчеркнутый параллелизм: "твои черты - ее черты", "твои уста - ее уста", "твои
глаза - ее глаза", утверждающий и их различие. При этом в антитезе "уста живые - уста давно
немые", "глаза - огонь угаснувших очей" в первом случае героини противопоставлены одна другой как
живая мертвой, а во втором "подруга юных дней" предстает и как более поэтический, возвышенный
образ ("очи", а не "глаза"), и как в свое время более яркий ("огонь", хотя и уже
"угаснувший").
Невозможность единения двух людей подчеркнута тем, что в пространстве этого стихотворения "я" и
"ты" одного временного отрезка нигде не встречаются: если в первой строфе "блистающая" жизнью
героиня совмещена с "погибшей молодостью" лирического героя, то в третьей он, перестрадавший,
пытается говорить с подругой, чьи уста "давно немы". Ее образ есть жажда идеальной любви; это не
столько человек, сколько стремление духа вырваться за пределы индивидуальности, из мира оборванных
связей в мир всеобщего понимания.
