"ПОЭЗИЯ ВОЗВЫШЕННОГО И ГЕРОИЧЕСКОГО."

Константин Батюшков прожил по меркам века ушедшего жизнь долгую, но имел несчастливую и драматическую судьбу. Тридцати трех лет от роду болезнь его души приняла необратимый характер, и, неизлечимо больной, он провел вторую половину своей жизни, отгородившись от мира черным занавесом безумия. В 1830 году его навестит младший его товарищ Александр Пушкин. Батюшков его не узнает. В том же году Пушкин напишет: “Не дай мне Бог сойти с ума...” Часто в своих стихах Батюшков зовет себя “певцом любви”. Это обман, а скорее, заблуждение относительно самого себя. Муза поэта изображает нам все, что угодно: тени друзей, судьбы мира, извле­кает из античной мифологии образы богов и героев, мыслит о судь­бе, свободе, силе, рисует величественные пейзажи, но интимные переживания, чувства, сопутствующие им, - редкие гости на стра­ницах его книг. А если и появляются, то Батюшков так искусно драпирует их в мифологические одежды, так изысканно и туманно передает их, что трудно разглядеть истинные переживания его ли­рического героя. А чего же еще ждать от этого странного человека, героя Отечественной войны, пережившего отчаяние в сожженной Москве и триумф победы в Париже. Он и Пушкину, тогда еще ли­цеисту, советовал не увлекаться “безделками”, а тратить время на темы важные, героические. Итак, Константин Батюшков, человек внешности совершенно не геройской, а скорее заурядной, но внутренне совершенный герой, в своей поэзии пытается мыслить категориями возвышенно­го, что позволяет, по мысли поэта, наиболее адекватно изобразить порядок вещей и событий в мире. Вот, например, отрывок из стихо­творения “Воспоминание”:

И в зеркальных водах являл весь стан и рощи,
Едва дымился огнь в часы туманной нощи
Близ кущи ратника, который сном почил.
О, Гейльсбергские поля! О холмы возвышенны!
Где столько раз в ночи, луною освещенный,
Я, в думу погружен, о родине мечтал.

В приведенном отрывке есть все, что необходимо для такого рода произведений: и напыщенные переносы ударений, превращаю­щие строфы в подобия ребусов, и искажения слов, и державинская медь окончаний и рифм, и неоправданно длинные речевые перио­ды - словом, все то, что отвечало эстетике жанра. И вместе с тем внутренняя музыка стихов, их неповторимый звук, какая-то незем­ная, католическая торжественная их поступь не оставляют возможности усомниться в том, что Батюшков - поэт истинный и высо­кий. И конечно, ему дано знание своей судьбы. Еще в двадцатилет­нем возрасте он напишет:

Как ландыш под серпом убийственным жнеца
Склоняет голову и вянет,
Так я в болезни ждал безвременно конца
И думал: Парки час настанет.

Возвышенное и героическое в их обыденном понимании пред­ставляют собой личное мужество поэта, который осознал трагичес­кое содержание жизни. Свои чувства и переживания он выражал в доступном ему языке и образах. Его гений не развился до пушкин­ского. Не изобретая в поэзии ничего нового, пользуясь исключи­тельно подручными средствами, из того материала, который позво­лял сочинять лишь баллады и оды, он выстраивает изящные и пси­хологически тонкие сюжеты, которые и сейчас обладают каким-то очень актуальным, современным звуком.

Я чувствую: мой дар в поэзии угас,
И Муза пламенник небесный потушила;
Печальна опытность открыла
Пустыню новую для глаз,
Туда меня влечет осиротелый Гений,
В поля бесплодные, в непроходимы сени,
Где счастья нет следов,
Ни тайных радостей неизъяснимых снов.

Подобное чувство звука в наше время имел, пожалуй, только Бродский, и поэтому иногда кажется, над плечом его парит тень Батюшкова.

Многое соединилось в его судьбе: и личная драма, и личная не­устроенность человека необеспеченного, для службы не созданного, беспокойного. Миссия поэта ни славы, ни денег не сулила. И тогда истинное героическое содержание жизни стало единственным ее со­держанием. Батюшков не сфальшивил ни в одном стихотворении. Возвышенная его Муза возлежит на терниях реальности. Какими бы литературными штампами и приемами ни маскировал ее поэт - острые шипы выпирают и терзают его душу.

...Исполненный всегда единственно тобой,
С какою радостью ступил на брег отчизны!
“Здесь будет, - я сказал, - душе моей покой,
Конец трудам, конец и страннической жизни”.

Все сбылось.

...Рисунок середины прошлого века: спиной к зрителю у откры­того окна невысокий, коротко остриженный человек в долгополом сюртуке и ермолке - все неподвижно и скованно, как будто время остановилось. Это Константин Батюшков.