Он понимал, как воспримется этот поступок в штабе, но иначе не мог — это было бы сознательным убийством батальона. Вернуться с горсткой управления он не мог, значит, и ему оставаться на проклятой высоте. “Но он умирать не собирался, он еще хотел воевать, у него были свои счеты с немцами”. Возвращаясь одним из последних, Волошин приказал ординарцу и телефонисту забрать тело Муратова. Возвращался Волошин не торопясь, положив на высоте столько человеческих жизней, он уже не дорожил своей. Ввалившись в окоп, ветврач спросил Иванова, почему так плохо работала артиллерия? “Чтоб артиллерия хорошо работала, нужны боеприпасы, — сказал Иванов. —А боеприпасов-то кот наплакал”. Майор стал интересоваться, кто в этом виноват. Ему ответили, пусть об этом спросит в штабе дивизии. Комбат уточнил: подвоз и снабжение армии осуществляется сверху вниз. Иванов виновато оправдывался, осталось восемь снарядов, как последние выпустить и остаться ни с чем? Пришел возмущенный Самохин. Он был ранен в голову, но не это волновало ротного. У него половину состава “как корова языком слизала”. Лейтенант сердился на артиллеристов, их бы самих в цепь. Волошин отрезал, что артиллеристы ни при чем, им снаряды нужны. Самохин зло возразил, что нечего было и начинать это самоубийство. В его роте осталось сорок восемь человек. Телефонист доложил: штаб полка не отвечает, Гунько нет на месте. Волошин спросил о Нагорном, и Самохин ответил, что он закрепился на высоте: “Он вон куда выскочил”. Комбата терзала тревога, судьба горстки людей полностью была на его совести. Неужели Нагорный ворвался в немецкую траншею? Что недавно казалось несомненной удачей, теперь вызывало почти испуг. Теперь все погибнут, комбат ничего предпринять не может. Гутман указал на группу людей, направляющуюся к окопу. В первом из них комбат узнал командира полка, вот почему его не оказалось в штабе. Вскоре в окопе стало тесно, сюда прибежали Маркин, проверяющие из штаба дивизии. Волошин доложил, что атака не удалась, батальон отошел. Командир строго спросил, кто разрешил? Надо было спросить в штабе, прежде чем принимать ответственное решение. Волошин отговорился отсутствием связи. Гунько начал ругаться, связью занимается не он. Вдруг в разговор вступил ветврач, объявивший, по новому уставу “связь в частях организуется сверху вниз и справа налево”. Командир полка обозлился, “грамотные”, а почему высота не взята. Комбат объяснил: без огневой поддержки он не собирается губить людей. Майор рассердился еще больше, “жалостливый”, а на приказ тебе наплевать? Комбат отрезал, что себя не жалеет, а людей бережет. Майор отстранил Волошина от командования батальоном, вместо него назначив лейтенанта Маркина. Гунько приказал взять высоту и к 13.00 доложить. Волошин поинтересовался, как Маркин возьмет “Большую” высоту,, если с “Малой” ему в тыл бьют немцы? Майор, почти издеваясь, ответил: “Выстроить батальон и сказать: видите высоту? Вот там будет обед. В обед там будет кухня. И возьмут”. Неожиданно в перепалку вступил майор-ветврач, высказав свое несогласие со снятием с батальона Волошина. Но Гунько и слушать не стал. “Я здесь хозяин, и я принимаю решения”. Волошин понял, что стараниями исполнительного Маркина в течение короткого времени его батальон будет погублен. Капитан спросил о снарядах для батареи. Гунько грубо ответил, что снаряды он не родит. Это забота командира артиллерии. Иванов возразил: “Батарея — не снарядный завод. Все, что было, я израсходовал”. Комбат усомнился. Но Иванов категорически подтвердил отсутствие снарядов. Наступило тягостное молчание, после которого Гунько жестко ответил, если нет снарядов, значит, по-пластунски сблизиться с противником и закидать его гранатами. Ветврач возразил, под таким огнем невозможно продвигаться вперед даже по-пластунски. Гунько ответил, что ему наплевать на мнение майора, приказал — всем в цепь, командиру батареи не отставать от командира батальона, пулеметы выдвинуть вперед, всему батальону ползком вперед! Маркин принял командование, и до Волошина с очевидной ясностью стал доходить роковой смысл происходящего в этой траншее. Вряд ли Маркин справится с возложенной обязанностью. Волошин сказал, что на восьмой роте нет командира, и туда послали ротным Круглова. Волошин посоветовал Маркину не очень стараться, но-тот не совсем понял, ведь поступил приказ. Волошин ответил: “Приказ приказом. Но не очень старайтесь. Поняли?” В траншею спешили ротные, Волошин ушел в блиндаж.



Сидя в блиндаже, он думал о коварности фронтовой судьбы, только вчера его поздравляли с орденом, а сегодня он уже отстранен от командования. При других обстоятельствах он только бы вздохнул с облегчением, а сейчас не мог просто так выкинуть из головы судьбы сотен людей. Кизевич поинтересовался, куда делся комбат, не ранен ли? Круглов объяснил обстановку. Ротный выругался, ему без “Малой” высоты не двинуться с места, Маркин приказал Кизевичу самостоятельно атаковать “Малую” высоту, в то время как все будут брать “Большую”. Маркин торопился, надо было начинать атаку. Волошин молча отдал Гутману ракетницу с несколькими патронами. В Волошине нарастало раздражение против командира полка, который, отстранив комбата, не назначил его даже на роту. Капитан вспомнил, с чего все началось. Привыкнув к определенной самостоятельности, Волошин сердился на мелочную опеку Гунько, никак не мог с ней примириться. Тогда и выяснилось, командир полка совершенно нетерпелив к любой самостоятельности. Волошин во всем винил майора, но в армии всегда прав начальник. “И черт с ним”, — зло подумал капитан. Ведь он воюет не для Гунько. Есть долг перед армией, великой родиной, перед своим батальоном в первую очередь. Послышался сильный грохот в стороне совхоза, началась артподготовка. Теперь немецкая батарея, изматывающая все утро батальон Волошина, перенесла свой огонь на тот фланг полка. Наступил благоприятный момент для атаки батальона, и Маркин его не упустил. Минут пять немцы молчали, не замечая броска батальона, а может, намеренно подпуская его поближе для короткого кинжального удара в упор. Потом ударили немецкие минометчики. Волошин лежал в блиндаже и слушал: вскоре должен наметиться перелом в ту или иную сторону. Он услышал отчаянный крик командира и понял, что там не заладилось. Сидеть здесь больше он не мог и выскочил в траншею. Седьмая рота потеряла боевой порядок, некоторые бойцы стали отходить к болоту. Поняв, что батальону плохо, Волошин кинулся навстречу отходящей седьмой роте. Он не думал, что не имеет права вмешиваться, что все происходящее его не касается, думал лишь о неизбежной гибели батальона. Волошин, кинувшись через болото, резко и решительно остановил бегущего, но после взрыва мины боец побежал прочь. Капитан дважды выстрелил поверх головы бегущего, властно приказал ему вернуться назад. Это оказался Гайнатулин, он дрожа побежал вперед. Перед высотой Волошин встретил еще трех бойцов, повернул и их. Впереди извивался раненый, капитан приказал двоим сдать его на медпункт, а с остальными выбежал из кустарника. Волошин увидел пулеметчика седьмой роты, доложившего о гибели Самохина. Капитан послал Денищика возвращать всех, засевших в кустарнике, на высоту и тут увидел, что Веретенникова гонит бойцов в цепь. Вера тоже увидела капитана и, почти не пригибаясь, подошла к нему. Рота вроде бы задержалась, беглецы вернулись назад. Рухнув в воронку рядом с Волошиным, Вера разрыдалась. Он ее не утешал — это было бы ханжеством. Она рассказала, что Самохин рвался вперед, она его всячески сдерживала, а потом он вырвался и погиб почти под самой спиралью Бруно. Выслушав Веру, капитан послал ее на помощь Денищику гнать в цепь слабаков. Веретенникова уползла в цепь. Окликнув Гайнатулина, Волошин устремился на высоту.



Казалось, они целую вечность ползли вперед. Добравшись до очередной воронки, увидели пулемет. Волошин, как спасению, обрадовался этому ДШК. Приготовившись к бою, капитан обнаружил: из воронки не видно немецкую траншею. Присыпанные землей, лежали еще две коробки патронов. Надо было немедленно открывать огонь. Он увидел, что на “Малой” высоте произошла заминка, но стрелять туда было далековато. Все же Волошин старательно прицелился, первые очереди пришлись с недолетом, он подкорректировал прицел и пустил три очереди кряду. Верхушка высоты закурилась от разрывов. Капитан обрадовался своему довоенному увлечению пулеметной стрельбой, так пригодившемуся сейчас. Волошин стрелял и стрелял во фланг немецкой траншеи, оставаясь сам в относительной безопасности. После шестой или седьмой очереди, когда он хорошо пристрелялся, в воронку ввалился Маркин. Он возмутился, что капитан бьет по “Малой” высоте. Волошин ответил, что выручает Кизевича. Маркин зло ответил, что ему нет дела до Кизеви-ча и его высоты — приказано взять “Большую”. Волошин отрезал: “Не взяв ту, не возьмешь эту!” В эту же воронку ввалился Иванов. Волошин попросил пару снарядов кинуть по “Малой” высоте, но Маркин категорически запретил. Волошин показал, что Кизевич почти у цели. Маркин был непреклонен: “ничего, отступят”. Волошин понимает, что Кизевичу сейчас легче идти вперед, чем отступать. Ему бы помогли два снаряда, но Маркин не соглашался — это было его право. В бинокль Волошин увидел: несколько бойцов девятой роты оказались в немецкой траншее, для них все будет решаться там. Маркин сидел побелевший от злости, перервалась связь, телефониста убило. Комбат послал Гайнатулина. Волошин объяснил новичку, что необходимо сделать, налаживая связь. Воспользовавшись паузой, Волошин перезарядил пулемет, подумал с иронией, если из него не получился комбат, может, получится пулеметчик. Возобновилась связь, Гайнатулин не подвел. Но Иванов из воронки не видел цели, надо было выдвигаться. “Так выдвигайтесь”, — приказал Маркин. Смотав провод, Иванов вывалился из воронки. Оставшись вдвоем, Маркин и Волошин натянуто молчали. Волошин спросил, знает ли Маркин, что Самохин убит и на роте командует Вера? Тот ответил утвердительно. Капитан возмутился, что беременная Вера вынуждена выполнять обязанности ротного. Маркин ответил, никто ее здесь не держит, сама осталась. Так что... Волошин рассердился, Вере не место в батальоне. Он почти забыл, что час назад сам послал Веретенникову распоряжаться в седьмую роту, но тогда он уже не был комбатом. Волошин сидел на откосе воронки и видел провод, тихо шевелящийся у его ног, значит, Иванов все еще ползет вперед. Потом широкая петля провода замерла, сейчас последует залп, но батарея молчала. “Что это значит?” — раздраженно спросил Маркин. Волошин забеспокоился, он выполз из воронки и вскоре обнаружил раненого Иванова, хотел его перевязать. Но Иванов попросил передать по связи координаты цели. Волошин громко передавал по телефону сказанное артиллеристом, в конце громко прокричал в трубку: “Всеми снарядами огонь! Открывайте огонь!” Потом он поволок Иванова к спасительной воронке и перевязал его. В это время началась атака. В первый момент немцы, казалось, опешили, даже прекратили минометный огонь по “Малой” высоте, а на “Большую” перенести побоялись. Русские подошли очень близко к траншее, но немцы открыли шквальный пулеметный огонь. Атакующие один за другим стали падать на землю. Волошин, почуяв плотность огня, упал за пулемет, прикрываясь покоробленным щитом, потом успокоился: наконец-то зацепились, и тоже поднялся, чтобы бежать к траншее.



Полтора десятка бойцов из восьмой и седьмой рот ворвались в немецкую траншею. Волошин в горячем поту едва доволок тяжелый пулемет и бухнулся в проход, выбирая позицию для громоздкого ДШК. Немцы стали прицельно бить из крупнокалиберного пулемета и бросать мины. Волошин понял, относительно спокойное время упущено, батальон разбит на три части, бой осложнялся, и теперь исхода не мог предвидеть сам Господь Бог. Во всяком случае, горстке бойцов, ворвавшейся в немецкую траншею, вскоре придется несладко. Волошин скрутил цигарку. Сейчас, сидя в траншее, он обрел уверенность в себе. Прежние заботы отлетели прочь. Он понял — впереди главные испытания. Он пребывал в привычной роли солдата и не зависел ни от Гунько, ни от Маркина, а лишь от немцев и самого себя. Поверх траншеи резанула автоматная очередь, похоже, их пытались вышибить из траншеи, кто-то не выдержал, но бежать под этот огонь из траншеи — означало погибнуть. Волошин выхватил пистолет и, пробежав несколько изгибов вперед, натолкнулся на бойца, сидящего в нерешительности. К винтовке бойца был примкнут штык. Капитан отослал солдата к пулемету. На следующем повороте Волошина чуть не сбил с ног мчащийся Круглов, следом за ним выскочил еще один боец. Кинув гранату, он едва отдышался. Из траншеи прибежали еще двое. В одном из них Волошин узнал Чернорученко и спросил о Маркине. Телефонист куда-то неопределенно ткнул: там — и выстрелил из винтовки, туда же стрелял из пистолета Круглое. Волошин начинал ориентироваться в обстановке. Он приказал всем оставаться на месте, бойцов уже собралось пятеро. Где-то впереди были немцы, осыпая бруствер непрерывными автоматными очередями, а потом кинули гранаты. Две взорвались за поворотом, а третью Чер-норученко изловчился и выкинул обратно. Волошин спросил, сколько человек добежало? Оказалось, что в немецком блиндаже укрылись бойцы, не успевшие выскочить сюда, за поворот траншеи. Волошин понял, не проберись он с бойцами к блиндажу, немцы легко уничтожат их по очереди. Он приказал Круглову кидать гранаты вдоль траншеи и продвигаться к блиндажу. Стреляя за поворот и перебегая короткими отрезками, они продвинулись до очередного поворота. Гранаты кончились. Надо было выскочить с автоматом и стрелять вдоль траншеи, огорошить немцев внезапностью. Волошин снял с себя брезентовую сумку и бросил за бруствер: тут же прогремела автоматная очередь. Волошин первым выскочил за поворот и стал осыпать из автомата спины бегущих немцев. Наконец добрались до блиндажа. Волошин подал голос: “свои”. Сидящие в блиндаже воодушевились, увидав “комбата”. Капитан пробежал до следующего поворота, а Круглов приказал бойцам выходить из блиндажа. Поняв, что немцы убежали недалеко, Волошин приказал накопать в траншее перемычку, закрыть сюда доступ врагам. Круглов распорядился вооружиться гранатами: их в блиндаже было достаточно, и приготовиться к отражению немецкой атаки. Выглянувший из блиндажа боец позвал Волошина. Войдя в блиндаж и привыкнув к полумраку, капитан увидел раненного в ногу Маркина. Волошин выговорил “комбату”, что не следовало так рьяно рваться вперед: “Теперь вы понимаете положение батальона?” Маркин равнодушно ответил, что уже “отпонимал-ся”, теперь он просто “раненый”. Волошин ответил, что лейтенант и до ранения не думал. Тот сослался на приказ: “Прикажут — полезешь, куда и шило не влезет”. Шла война, гибли сотни тысяч людей, человеческая жизнь, казалось, теряла свою обычную цену и определялась лишь мерой нанесенного ею ущерба врагу. Но Волошин не мог с этим согласиться, считая, “самое ценное на войне — жизнь человека. И чем значительнее в человеке истинно человеческое, тем важнее для него своя собственная жизнь и жизни окружающих его людей”. Но как бы ни была дорога жизнь, есть вещи выше ее, даже не вещи, а понятия, переступив через которые жизнь разом теряла цену, становилась предметом презрения для ближних и, может быть, обузой для самого себя. Правда, к Маркину это последнее, по-видимому, не относилось. Он очень дорожил своей жизнью, не считаясь с остальными. Посидев в блиндаже, Волошин обнаружил, что ранен, а он и не заметил в пылу боя. Авдюшкин передал комбату бинт для перевязки. Волошин знал, что Авдюшкин входил в группу Нагорного, и спросил о нем. “Нагорный убит. Его гранатой убило”, — ответил боец. Он рассказал, как во время атаки бойцы Нагорного были все перебиты, остался только он, да еще раненый фриц. Боец у двери хотел добить немца, но Авдюшкин не позволил — этот фриц перевязал и спас, “це хороший фриц”. Перевязывая пустяковую рану на руке, Волошин прислушался к звукам, доносившимся сверху. Он с сожалением вспомнил о раненом Иванове, оставленном без помощи в воронке. Теперь надо брать на себя командование батальоном, как-то отбиваться от наседающих немцев. Маркин мрачно спросил: “С кем отбиваться?” Волошин ответил: “С кем есть”. Он приказал собрать все оружие. В блиндаже оказался целый дащик немецких гранат. Волошин вылез в траншею — сверху все грохали рашрывы и по склону стегали пулеметы, не давая подняться ротам, им следовало срочно помочь отсюда, чтобы те смогли помочь им. Только объединив свои усилия, они могли спасти себя и чего-то достичь. Разъединенность была ршвнозначна гибели. Бойцы уже перекрыли траншею, соорудив невысокую, по” пояс, перемычку. Волошин скомандовал, чтобы так оставили, больше засыпатгь не следовало. Он насчитал более десятка бойцов. Если воспользоваться шаузой и с помощью гранат пробиться к вершине, то можно “заткнуть глотку тому крупнокалиберному пулемету, который сорвал им все дело”. Круглот спросил, неужели они будут штурмовать траншею? Волошин понимал, чтго другого выхода нет. “Лучше штурмовать, чем убегать”. Круглов опасался, что не хватит сил, но новых не ожидалось. Волошин понимал: уйти с высотты после таких жертв он не может, а сидеть — значит погибнуть. Следовало действовать, он скомандовал приготовиться к штурму.

Страница: 1 2 3